Следопыт, или На берегах Онтарио - Страница 71

– Что до мокасинов, мастер Кэп, – сказал он, воспользовавшись наступившей короткой паузой, – это верно, их носят и бледнолицые и краснокожие, но след, оставленный ими на земле, никогда не бывает одинаковым. Наметанный глаз лесного жителя всегда отличит след индейца от следа белого человека, все равно, оставлен ли он сапогом или мокасином. Чтобы доказать предательство Джаспера, нужна более веская улика.

– Но вы допускаете, Следопыт, что на свете бывают предатели? – вполне рассудительно вставил Кэп.

– Никогда не приходилось мне видеть честного минга; ни один из них не устоит от искушения совершить предательство. Мне кажется, у них какой-то особый дар обманывать, и порой я думаю, что их за это надо скорее жалеть, чем преследовать.

– Почему же не допустить, что у Джаспера такая же слабость? Человек есть человек, а как жалка бывает иногда человеческая натура, я знаю по опыту; по крайней мере, я сужу об этом по своей собственной натуре.

Так завязался еще один долгий и бессвязный разговор, в котором вопрос о виновности и невиновности Джаспера подвергся всестороннему обсуждению; в конце концов сержант и его шурин пришли к убеждению в виновности Джаспера, а их собеседник все более рьяно защищал обвиняемого и еще больше утвердился во мнении, что его друг несправедливо заподозрен в измене Все это вполне в порядке вещей, ибо нет более верного пути к достижению определенного взгляда, чем начать его отстаивать; и наиболее упорные наши заблуждения – это именно те, которые рождаются в споре, когда мы, как нам казалось, старались найти истину, а на самом деле только подкрепляли своими доводами собственные предубеждения. Под конец сержант уже был склонен брать под сомнение любое действие молодого матроса и, подобно своему родственнику, стал рассматривать осведомленность Джаспера а вопросе о шпионах как "обстоятельство", ибо эта область, разумеется, не входила в круг повседневных обязанностей командира капера.

Пока этот вопрос обсуждался на корме, Мэйбл молча сидела у трапа. Лейтенант Мгор ушел вниз, чтобы позаботиться о своих удобствах, а Джаспер, скрестив руки, стоял невдалеке; его взгляд, блуждая, переходил от парусов к облакам, от облаков – к более темным очертаниям берега, от берегов – к озеру и опять к парусам. Наши героиня тоже углубилась в свои мысли. Волнения, пережитые ею во время путешествия, события, которыми был отмечен день ее приезда в крепость, встреча с отцом, который был ей, в сущности, чужим человеком, необычность ее положения в гарнизоне и нынешнее плавание – все это длинной вереницей проходило перед ее мысленным взором и, казалось ей, тянулось уже долгие месяцы. Ей с трудом верилось, что она так недавно покинула город и цивилизованную жизнь; в особенности ее удивляло, что события, которые разыгрались, когда они спускались по Осуиго, так быстро потускнели в ее памяти. Мэйбл, по своей неопытности, не сознавала, что обилие новых впечатлений как бы ускоряет для нас течение времени и что, при быстрой их смене во время путешествия, незначительные эпизоды вырастают в события; она старалась восстановить в памяти даты и дни, желая убедиться в том, что она знакома с Джаспером, Следопытом и даже со своим родным отцом лишь немногим более двух недель. Мэйбл была девушкой, скорее обладавшей добрым сердцем, чем способностью анализировать, хотя отнюдь не была лишена и этой способности, и поэтому не могла отдать себе отчет в своих чувствах к людям, которые так недавно были для нее чужими. Она не привыкла раздумывать над своими переживаниями и не понимала их характера. Но до сих пор ее чистая душа была свободна от губительного недоверия, и она ни в чем дурном не подозревала своих поклонников. И меньше всего ей могла прийти в голову мысль о том, что кто-то из ее спутников был предателем, изменившим королю и отечеству.

Для Америки описываемой нами поры была примечательна необыкновенная приверженность к немецкому семейству, владевшему тогда английским троном, ибо, как это вообще бывает, добродетели и совершенства, в восхвалении которых вблизи трона легко угадывают заведомую лесть, на расстоянии, в колониях, принимаются легковерными и невежественными людьми за чистую монету и превращаются в их политические убеждения.

В наши дни эта истина столь же неоспорима в отношении "достижений республики", как прежде в отношении отдаленных правителей, чьи совершенства было всегда безопасно превозносить, и было опасно порицать их за недостатки, ибо это считалось изменой. Вследствие такого ограничения свободы взглядов общественное мнение целиком зависело от нечестных политиканов, и широкая публика, которая гордилась своими успехами и познаниями, получала сведения обо всем, что затрагивает интересы власть имущих, из вторых рук, причем от людей, послушных воле тех, кто вершит дела из-за кулис.

Хотя и теснимые французами, которые, используя в качестве союзников индейцев, возводили в те времена свои крепости и поселения вокруг английских колоний, американцы едва ли любили англичан больше, чем они ненавидели французов. И люди, жившие в то время, вероятно, сочли бы совершенно немыслимым союз, заключенный спустя каких-нибудь двадцать лет между американскими подданными британской короны и ее исконными соперниками. Одним словом, в колониях мнения так же утрируются, как и моды; и если преданность короне представляла собой в Лондоне лишь один из видов политической игры, то в Нью-Йорке она вырастала в такую непоколебимую веру, что, казалось, могла бы двигать горами. По этим причинам недовольство было там редким явлением, а измена короне, да еще в пользу Франции или французов, была в глазах жителей колоний чудовищным злодеянием. Мэйбл никак не могла заподозрить Джаспера как раз в том преступлении, в котором его тайно обвинили; и если окружавших ее людей терзали муки сомнения, то она, напротив, была полна безграничного доверия. Никакие нашептывания пока еще не достигли ее слуха и не поколебали той веры в честность молодого матроса, которой она прониклась с первой минуты их знакомства, а ее собственный разум никогда не внушил бы ей подобной мысли. Картины прошлого и настоящего, быстро сменявшиеся в ее живом воображении, были совершенно безоблачны, и ничто не бросало тени на человека, к которому она чувствовала влечение. Еще около четверти часа она сидела в задумчивости; все вокруг нее было полно ничем не омраченного покоя.